О художественном новаторстве.
К старой живописи воротиться решительно невозможно. Почему невозможно Должно быть, по тому же, почему молодость бывает только однажды, почему невинность, потерянная раз, не восстанавливается. Но ведь господь бог устроил так, что кроме благоухающей поэзии есть и остаются всю жизнь мысль, чувство, благородные порывы и негодование к злу. Ну, что же, удовольствуемся этим. Лишь бы не терял художник чутья.
Из письма А.С. Суворину. 20 февраля 1885 г.
Легко взять готовое, открытое, добытое уже человечеством, тем более, что такие люди, как Тициан, Рибера , Веласкес, Мурильо, Рубенс, Ван Дейк, Рембрандт и еще много можно найти, показали, как надо писать. Да, они показали, и я не менее Вас понимаю, что они писать умели, да только… ни одно слово, ни один оборот речи их, ни один прием мне не пригоден. Не знаю, есть ли для Вас тут какой-нибудь смысл или нет Но для русского, истинного и искреннего художника тут смысл огромный и мучительный. Скажите откровенно и подумавши: реален ли Мурильо, Тициан Так ли оно в натуре, то есть Вы, именно Вы, так ли Вы видите живое тело, когда Вы на него смотрите Или Рембрандт Случалось ли Вам наблюдать мрак, где бродят только какие-то краски, пятна Вы видите живые предметы, не думая о них и их сущности, а смотрите, как живописец, только на внешность, форму Если не случалось Вам никогда быть в своей жизни живописцем, Вы меня не поймете; ну, все равно, скажу проще: когда Вы смотрите на живое человеческое лицо, вспоминаете ли Вы Тициана, Рубенса, Рембрандта Я за Вас отвечаю весьма храбро и развязно: «Нет!» Вы видите нечто, нигде Вами не встречаемое!..
Возвращаюсь к началу, чтобы кончить. Итак, русского художника никто не учит, и ему учиться не у кого. Сколько раз ему приходится стоять с разинутым ртом от изумления перед Ван Дейком, Веласкесом и Рембрандтом и чувствовать, что сошли со сцены и умерли уже и эти цельные натуры и эти связные характеры, что, наконец, человеческое лицо, каким мы его видим теперь в городах и всюду, где есть газеты и вопросы, требует других приемов для выражения. И вот художник пробует; думает: вот как надобно. Попробовал — провалился. Встал, пробует иначе, опять не так. И никакие справки с Эрмитажем не помогают. И потом 200—300 лет прошло с тех пор недаром. Мозг и восприимчивость художника иные, даже краски уже не те. То есть световые впечатления теперешнего художника разнятся от прежних.
Из письма А.С. Суворину. 4 марта 1884 г.
И Клодт и Шишкин — оба не стали хуже, а только другие ушли дальше. Но ведь есть же что-нибудь, за что они, особенно Шишкин, знамениты. Еще бы! Конечно, до Шишкина в России были пейзажи выдуманные, такие, каких нигде и никогда не существовало (исключая Щедрина3 и Лебедева4, при Александре I).
Из письма А.С. Суворину. 14 февраля 1885 г.
Вы говорите, что являются уже образчики, где талант соединяется с головой. Дай бог, чтобы так было, потому что этого не миновать, это на очереди, это ближайшая историческая задача искусства, и если этого химического соединения не произойдет, — искусство вредно и бесполезно, пустая забава и больше ничего. Настоящее время — строгое время. Если, с одной стороны, являются коллективные, колоссальные подлости и разбой, разбой утонченный и цивилизованный, то с другой — грандиозные и величественные, захватывающие дух открытия науки, позволяющие уже почти построить философскую систему, обнимающую мир внешний и внутренний <...> Теперь трудно быть художником! Если бы Вы знали, как трудно! Теперь даже мало таланта, как бы он ни был велик! Еще так недавно его было достаточно.
Вы говорите: я идолопоклонничаю пред Веласкесом . Хорошо, коли на то пошло, будем откровенны. Я смотрю на него и думаю: господи, какая высота! Ведь посмотрите, что он делает: он мажет, просто мажет, как ни один дерзкий француз еще не мазал, а между тем все, решительно все, так вот, кажется, до подробностей дрожит и живет перед глазами, и… и уж этого мало теперь! Натура живая открывается для нас с новой точки, нельзя уже смотреть теперь теми глазами, как смотрели эти наивные великаны. А почему же нельзя, позвольте спросить Да просто потому, что тогда — есть талант — и писалось не думая… Не было еще того глубокого и обширного базиса науки, через который теперь (то есть в будущем — завтра) художнику надо перешагнуть <...>
Теперь о Веласкесе я хочу кончить. То, что он сделал, иногда повергает меня в изумление, но рядом есть такие вещи, которые прямо указывают, что он не был застрахован на завтра… Словом, он был наивен и только, и я понимаю, что этого уже мало для теперешнего времени. Ну, а Рембрандт4 Не то же самое По-моему, и он то же. Что теперь требуется, чтобы не повторять задов Мало того, чтобы голова была рельефна, нет, она должна быть незаметно рельефна; я даже не знаю, как это и сказать. Я бы хотел удовлетворить ту купчиху, которая ни за что не хотела видеть под носом черное. Я говорю совершенно серьезно — клянусь Вам. Отчего эта несчастная купчиха никогда на живом человеке не видала черного под носом, а тут заметила Пройдите мысленно по галереям и скажите, нет ли черного под носом даже у Веласкеса, не говоря уже о Рембрандте И что бедной женщине делать В этом глубокая правда, по-моему. Очевидно, стало быть, что не вся сумма того, что есть в природе, приведена в известность. Итак, приходится делать теперь нечто похожее на то, что делал Гольбейн5. Это был человек колоссального ума, и, вероятно, огромного таланта. Он спускался со своим анализом почти в самую глубину человеческого лица, и его произведения в искусстве — как великие открытия науки. Нигде нерв не дрогнул. Он как будто пожертвовал сердцем, и только в одном портрете дрогнуло что-то — в портрете Колонна, в галерее Колонна в Риме. Только глядя на это, можно догадываться, что было у человека в сердце; право, по-моему, так.
Из письма В.В. Стасову. 19 июля 1876 г.
