Накануне восьмидесятой годовщины Великой… да нет, Великая Победа — это 9 мая. А 22 июня — это вероломное нападение. Вечно я их путаю. Только и радости, что у нас тут еще не совсем Россия. То есть, у нас, конечно, тоже случаются всевозможные деньпобедные переберии (переодевание, парад ряженых, карнавал — прим.), когда какие-то ряженые с бессмертными портретами в руках оккупируют парламентскую трибуну. При этом рожи у ряженых почему-то такие злобные, словно каждому из них дали подержать не родного дедушку, а как минимум Кальтенбруннера. Но наши ряженые — это такая, антихудожественная самодеятельность.
Зато в России, если бы я — по совету Пастернака — вдруг разучился пораженье от победы отличать, то уже был бы должен казне пять миллионов рублей или загремел на срок до пяти лет. Потому что российская Госдума на днях поправила соответствующий закон и запретила отождествлять цели, решения и действия руководства, командования, военнослужащих СССР с целями, решениями и действиями руководства, командования и военнослужащих нацистской Германии и стран «оси». Мало того: под запрет также попало отрицание гуманитарной миссии СССР при освобождении стран Европы. Как говорится, благодарю тебя, Боже, что я не сам знаешь кто.
Тем временем в бундестаге Партия левых путинферштееров (немецкий политический неологизм — Путин + verstehen — буквально переводится как «понимающий Путина», — прим.) выдвинула встречный план и призвала заключить новый договор о дружбе Германии с Россией. По каким литовским, польским и украинским рекам пролягут новые границы российско-германской дружбы — этого левые публично не уточнили, очевидно, помня из истории, что для согласования таких деталей существуют дополнительные секретные протоколы.
Кстати, о гуманитарной миссии. Сколько раз (кажется, трижды) я заезжал по фестивальным делам в Пилу (это такой городок на севере от Познани), а все забывал спросить, как она — Пила — называлась между 1772 и 1945 годами, когда входила в состав Западной Пруссии. Возможно, по той причине, что от немецкой архитектуры там почти ничего не осталось.
Вследствие доблестного советского «освобождения» Старый город был на девяносто процентов разрушен. Послевоенная коммунистическая власть как смогла расчистила завалы и обустроила посреди Пилы площадь Красной Армии, украсив ее — niespodzianka! (сюрприз — прим. ред.) — памятником Благодарности Красной Армии.
Короче, недавно узнал: Шнайдемюль — вот как немцы называли Пилу. И в том Шнайдемюле родилась и росла Габи Кьопп. Росла, судя по всему, в суровой моральной атмосфере, ибо до пятнадцатилетнего возраста не то что не имела сексуального опыта, но и даже не понимала значения слова изнасилование. Поняла в январе сорок пятого, когда не успела сбежать от освободителей: перманентно пьяные, с руками по локти в часах, старшие и младшие офицеры и рядовые в течение двух недель без устали удовлетворяли с беззащитной Габи свою потребность в сексуальных подвигах, после которых у нее семь лет не было месячных.
Невозможно хотя бы приблизительно подсчитать, сколько немок — сколько миллионов немок от маленьких девочек до стареньких бабушек — стали объектами этой гуманитарной миссии. Абсолютное большинство после войны предпочитало молчать. Сама Габи Кьопп, прожив относительно долгую — по ее же определению — «полужизнь», лишенную сексуальности и любви, зато полную ночных кошмаров и сеансов психотерапии, только перед смертью решилась издать под собственным именем написанную на основе дневника скитаний книгу «Зачем я родилась девочкой».
По иронии судьбы, местом ее упокоения стало кладбище в Карлсхорсте, вблизи того «Германо-российского музея», в котором большой друг путинского народа и большой любитель путинского газа, а по совместительству еще и президент ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер выступил в прошлую пятницу с примирительной и, к счастью, проигнорированной послом Украины речью.
А теперь — по законам композиции и стандартам Би-би-си — контрапункт. Шнайдемюль-Пилу с окрестностями брала среди прочих триста одиннадцатая стрелковая дивизия. На тот момент уже нет, но еще на территории СССР одним из ее бойцов был Николай Никулин. Впрочем, не так важно, в каких подразделениях он служил, потому что в итоге его и этой дивизии боевые пути — из-под Ленинграда через Польшу и Германию на Берлин — оказались примерно одинаковыми.
Как и Габи, юный Николай (на фронте он оказался в восемнадцать лет) записал по горячим следам кое-что из пережитого и увиденного. После войны оба спрятали до более благоприятных времен свои записи, занялись наукой, защитили докторские диссертации: она — по физике, он — по искусствоведению.
Только, в отличие от Габи Кьопп, Николай Никулин не мог поделиться своими травмами с психоаналитиком. Поэтому значительно раньше ее — в 1975 году — почувствовал, что должен, наконец, прибегнуть к письменному самолечению и «выскрести из закоулков памяти мерзость, муть и свинство, которые там глубоко засели».
Так предстали его «Воспоминания о войне». Появились, но издания ждали еще более тридцати лет, хотя, как признается автор в послесловии, писал исключительно для себя, без надежды на публикацию, он все равно боялся, что рукопись прочтет кто-то посторонний, а поэтому «ужасы войны в нем смягчены, самые жуткие эпизоды просто не упомянуты».
Но и тех, которые упомянуты, вполне достаточно, чтобы представить себе масштаб красноармейской гуманитарной миссии, микроскопическая доля которой выпала на долю Габи Кьопп. Массовый алкоголизм, массовые изнасилования, массовые грабежи и массовое уничтожение всего, что не удавалось украсть, потому что уже не было куда пихать. Расстреляны эшелоны с беженцами (в одном из таких и ехала Габи), расстреляны младенцы на вокзалах, расстреляны стада коров в полях.
О таких мелочах, как принципиальное игнорирование клозетов и турниры по накладыванию куч в книжные шкафы или фарфоровые сервизы, нечего и говорить. Ну и, конечно, юмор. Горит дом, рядом сидит Иван: «Что делаешь, Иван— Да вот, огонь развел, портянки надо просушить». По словам Никулина, не отступление и поражения в начале, а наступление и победы в конце войны были для него самыми страшными: «Русские мужики превратились в чудовищ… Армия унизила себя. Нация унизила себя… вышел нацизм наоборот». Эге ж, был бы четырежды раненый на фронте Николай Никулин сегодня жив — имел бы все шансы предстать перед российским судом за «отождествление».
Ладно, немцы на оккупированных восточных землях также обращались с мирным населением иначе, чем в каком-нибудь Париже или Брюсселе. Эпидемия идиотизма, охватившего на подступах к Берлину ряды воинов-победителей, привлекательнее от этого не становится, но по крайней мере их жестокость можно было бы объяснить жаждой мести за нацистские преступления.
Чего, однако, Никулин объяснить не способен — это тот факт, что от самого 22 июня 1941 года красноармейское командование относилось к собственным «иванам» гораздо жестче, чем к вермахтовским «фрицам», ежедневно посылая на гарантированную гибель десятки тысяч невольных строителей коммунизма. Собственно, это и есть главная тема его воспоминаний: «…глупое, бессмысленное убийство наших солдат…
Эта селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в двадцать первом или двадцать втором веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных». Как в воду мужик смотрел.
Поэтому возникает вопрос: что конкретно имеет в виду масса предусмотренных Никулиным подонков, угрожая Европе лозунгом: «Можем повторить» Изнасилование То им угрожать излишне: Путин уже давно преимущественно этим и занят, причем Европа — в связи с типичной российской шуткой — вместо того, чтобы сопротивляться определенно расслабилась и получает удовольствие от процесса.
Идет ли речь снова о взятии Берлина Это со всех сторон было бы неплохо. Если верить обнародованным той же Госдумой данным, Советский Союз во Второй мировой войне потерял сорок один миллион девятьсот семьдесят девять тысяч своих граждан. В связи с чем, например, Виктор Ерофеев уместно вспомнил слова царя Пирра, который после битвы с римлянами сказал: «Еще одна такая победа — и я останусь без войска».
Правда, одной победы сейчас будет мало. А вот если бы правопреемница Союза одержала еще две такие победы, как в войне с Германией, то этого бы как раз хватило, чтобы газовая гангрена нашей планеты победобесно самоампутировалась и дала возможность человечеству хоть немного пожить по-человечески.
